Гончими псами летим через ночь по следу своих утрат. Путь безнадежен, но так суждено – мы знаем об этом, брат... ©
Каждую осень накрывает один и тот же образ, настолько яркий и безысходный, что даже трудно назвать его сном. Это реальность, обретающая власть, стоит только закрыть глаза.
Тяжелое небо, порывистый ветер, безжалостно разрывающий жалкие крохи осеннего тепла. Город засыпан пылью и пеплом отгоревших красок и надежд, деревья в исступлении тянут вверх осклизлые тонкие ветви. Природа уродлива в своей новообретенной старости и глумливо обнажена, её кожа сочиться грязью и застоявшимися лужами, в которых тонут опавшие листья. Камни похожи на прогнившие насквозь клыки этой угасающей старухи и столь ненадежны, они рвутся в своей полет, вслед за птицами.
На бетонной крыше сидит человек. Сутулая спина, глянцевито-грязные волосы, которые отдельными прядями змеятся по плечам, лезут в лицо, разлиновывают нездорового цвета кожу. Блуждают над лихорадочно блестящими глазами, скользят кончиками по растрескавшимся губам. Он периодически встряхивается, поводит тощими плечами, словно сбрасывает чьи-то незримые руки, взвивается на ноги и нетвердыми шагами меряет расстояние от одного бордюра до другого. Ударяется о них, отскакивает, кружась в какой-то гротескной пародии на танец. Взгляд бесцельно блуждает по редеющим, грязно-коричневым купам деревьев, по сытой, медленно ползущей змее-реке, по мосту, сквозь объеденные ребра издохшего дракона снуют крошечные машины. Человек улыбается, безумной затравленной ухмылкой искривляет тонкие губы, запускает костистые ладони в волосы и падает на колени. Сжимается в комок, раздавленный открывающимся простором и своим бессмысленным существованием, особенно здесь, среди труб и воздуховодов. Его одежда блестит от потеков дождя, рвется и распадается на перья, но лишь на мгновение. Из нутра рвется вопль, но смелости произвести его на свет нет. Его тюрьма - он сам. Путы на его ногах - самодельные. Самый жестокий палач ...
На мелкий песок капает кровь, каждая капля с шипением просачивается сквозь мизерные атомы, разрушает одни связи и воссоздает новые. Город пахнет крысиным дерьмом и пустыми мечтаниями. Город неповоротлив в своих тесных границах и бурлит, ведьмин котел, клокочет, разбрасывая брызги отвергнутых человеческих душонок. Принятых под свою сень он высосет досуха, не забыв и про ту сладкую жидкость, что прячется в каждой крошечной хрупкой косточке. Он любезен, как последняя шлюха - обовьет собой, сожмет, р а з д а в и т. П р и с в о и т. Р а с п о т р о ш и т.
Человек тяжело валится на спину, снова заходясь в безудержном смехе - его выцветшие глаза вперились в вялые, неотделимые друг от друга облака. Рука по-паучьи скользит по грудине. Пустой. Молчащей.
Неловко подбирая ноги - он садится. Потом встает, тряся головой, словно отряхивающийся пес. Слабеющие руки скользят по стенкам, облицованным поблескивающими плитками, норовящими выскользнуть из-под пальцев. Живот под задравшейся футболкой царапает их неровный стык. Безграничное небо и высота манят к себе, кружат голову, наперебой требуют отбросить плотские оковы. Вернуться просто, поддаться страшнее. Но ноги уже сами скользят по жестяному наличнику. А там, внизу, уже торжествующе ревет священная пустота. Благословенное ничто. Подожди...
Тяжелое небо, порывистый ветер, безжалостно разрывающий жалкие крохи осеннего тепла. Город засыпан пылью и пеплом отгоревших красок и надежд, деревья в исступлении тянут вверх осклизлые тонкие ветви. Природа уродлива в своей новообретенной старости и глумливо обнажена, её кожа сочиться грязью и застоявшимися лужами, в которых тонут опавшие листья. Камни похожи на прогнившие насквозь клыки этой угасающей старухи и столь ненадежны, они рвутся в своей полет, вслед за птицами.
На бетонной крыше сидит человек. Сутулая спина, глянцевито-грязные волосы, которые отдельными прядями змеятся по плечам, лезут в лицо, разлиновывают нездорового цвета кожу. Блуждают над лихорадочно блестящими глазами, скользят кончиками по растрескавшимся губам. Он периодически встряхивается, поводит тощими плечами, словно сбрасывает чьи-то незримые руки, взвивается на ноги и нетвердыми шагами меряет расстояние от одного бордюра до другого. Ударяется о них, отскакивает, кружась в какой-то гротескной пародии на танец. Взгляд бесцельно блуждает по редеющим, грязно-коричневым купам деревьев, по сытой, медленно ползущей змее-реке, по мосту, сквозь объеденные ребра издохшего дракона снуют крошечные машины. Человек улыбается, безумной затравленной ухмылкой искривляет тонкие губы, запускает костистые ладони в волосы и падает на колени. Сжимается в комок, раздавленный открывающимся простором и своим бессмысленным существованием, особенно здесь, среди труб и воздуховодов. Его одежда блестит от потеков дождя, рвется и распадается на перья, но лишь на мгновение. Из нутра рвется вопль, но смелости произвести его на свет нет. Его тюрьма - он сам. Путы на его ногах - самодельные. Самый жестокий палач ...
На мелкий песок капает кровь, каждая капля с шипением просачивается сквозь мизерные атомы, разрушает одни связи и воссоздает новые. Город пахнет крысиным дерьмом и пустыми мечтаниями. Город неповоротлив в своих тесных границах и бурлит, ведьмин котел, клокочет, разбрасывая брызги отвергнутых человеческих душонок. Принятых под свою сень он высосет досуха, не забыв и про ту сладкую жидкость, что прячется в каждой крошечной хрупкой косточке. Он любезен, как последняя шлюха - обовьет собой, сожмет, р а з д а в и т. П р и с в о и т. Р а с п о т р о ш и т.
Человек тяжело валится на спину, снова заходясь в безудержном смехе - его выцветшие глаза вперились в вялые, неотделимые друг от друга облака. Рука по-паучьи скользит по грудине. Пустой. Молчащей.
Неловко подбирая ноги - он садится. Потом встает, тряся головой, словно отряхивающийся пес. Слабеющие руки скользят по стенкам, облицованным поблескивающими плитками, норовящими выскользнуть из-под пальцев. Живот под задравшейся футболкой царапает их неровный стык. Безграничное небо и высота манят к себе, кружат голову, наперебой требуют отбросить плотские оковы. Вернуться просто, поддаться страшнее. Но ноги уже сами скользят по жестяному наличнику. А там, внизу, уже торжествующе ревет священная пустота. Благословенное ничто. Подожди...
Кто подскажет мне, зачем я здесь сижу?
Кого-то с дальних звезд я третьи сутки жду?!
На скользком подоконнике стою...
Подожди! Я лечу!
Вспороть крылом облака грозовые, как тонкую стальную сеть
Взлететь и каркнуть, обернувшись,
И угол дома своего задеть...
Кого-то с дальних звезд я третьи сутки жду?!
На скользком подоконнике стою...
Подожди! Я лечу!
Вспороть крылом облака грозовые, как тонкую стальную сеть
Взлететь и каркнуть, обернувшись,
И угол дома своего задеть...
