Крайний слева представляет.
Название: Рабочее - Как уходит надежда,
Рейтинг: А-гхыр-его-знает...
Пейринг: Тьелкормо Туркафинвэ/ Нэрданэль.
Примечание: аффтар преклоняется перед младшим-старшим папабратом. И надеется что в этот раз вышло более душещипательно.
входить ровными колоннами по двое)
Как уходит надежда
Все роковые события на протяжении веков складываются из мелочей. Сильма была не в последнюю очередь создана из-за того, что один не в меру активный пес сшиб все колбы и смешал неисчисляемое количество жидкостей в ведре не самого благородного происхождения. Моргот беспрепятственно проник на Запад, в том числе и из-за того, что валары и подумать не смели, будто Тьма осмелится приблизиться к Светлым Землям. Кощунственная Клятва была произнесена отчасти и из-за того, что однажды просто хлопнула дверь.
То утро не было сумрачным или даже предгрозовым; это было самое обычное и, по сути, банальное прозрачное время суток, когда в воздухе витает неповторимый аромат плодовых деревьев и цветов. Самая спокойная и умиротворенная часть валинорского дня, когда внезапно и непередаваемо резко хлопнула входная дверь. Когда весь дом затих, встревожено прислушиваясь к столь непривычной тишине, а мы не могли до конца поверить, что все это произошло на самом деле.
Сегодняшняя перебранка не многим отличалась от прочих, что происходили между родителями, но… с каждым днем отчужденность, такая болезненная и неотвратимая, все росла и росла. И ничего нельзя было с этим поделать.
Стало достаточно всего лишь трех слов, брошенных привычно небрежным тоном и будто бы невзначай, чтобы рыжеволосая женщина стремительно выбежала из зала. Чтобы темноволосый мужчина смертельно побледнел, стиснул спинку стула и так же поспешно ушел в противоположную сторону, в кузницу. Чтобы семеро взволнованных подростков в первый, но не в последний раз почувствовали себя отверженными и брошенными в безумном мире. В мире, который в раз стал бездушной мазней на полотне и лишился всей прелести и красок, стал всего лишь декорацией – все казалось нам таким невероятным.
Но дочь Махтана никогда не бросалась словами зря.
- Я ухожу, Феанаро, - тихий ничего не выражающий голос, свист шелкового платья, непререкаемая поступь удаляющихся шагов. В тот миг или несколько позже я понял, что именно так уходит счастье.
Теперь же я думаю, а быть может, даже знаю, что так и только так уходит надежда – не прощаясь, не оглядываясь, оставляя за собой только острую и щемящую пустоту, ощущение невосполнимой потери.
А потом наступил непрекращающийся дождь, с его изогнутыми потеками на тонкой слюдяной пластинке, с беспрестанно качающимися от властных и жестоких порывов ветра деревьями. Их ветви стремятся забраться внутрь, тщатся привести с собой бесчисленные костлявые пальцы тьмы, пока безуспешно тянущиеся ко мне, к моему эфемерному убежищу. Что я делаю здесь, на холодном каменном подоконнике, как не прячусь от остальных? Ведь только ночью, когда они обычно спят, можно позволить маске соскользнуть прочь с лица и мириадами глиняных черепков рассыпаться по мраморному полу. Несмотря на ревущее во всех комнатах и залах пламя, несмотря на пенящееся в бокале вино и жаркие объятия друзей, несмотря на собственную браваду – не стать мне прежним, не разбить панцирь невольного отчуждения. Ведь, нет больше в бездушной громаде серого камня того мелодичного смеха, того неповторимого голоса и тех необыкновенно теплых уютных рук, умевших усмирить огонь. Отец стал непривычно отстраненным и резким, Амбаруссы сникли и днями пропадают в своих комнатах, а остальных же и силком не затащишь домой. А что же ты Тьелкормо? А мне стало необъяснимо скучно и обрыдло все то, чем с удовольствием занимался на протяжении столько лет. Охота, погоня, добыча… Какой в этом смысл, если никто этому не радуется?
И был день, по темноте превосходящий ночь, был ревущий ветер, нещадно терзающий стяг с вышитой на нем серебром звездой, был огонь, жмущийся к факелам и неумолимо разгорающийся в наших сердцах. Было произнесено Слово и сплетена Клятва – неистончимое вервие, аркан, с каждым десятилетием все сильней и сильней стягивавшийся на шеях благородных нолдо. Но тогда, кто из бесчисленного войска знал об уготованной судьбе, кто думал о последствиях? Мы стояли в ряд, плечом к плечу, дрожащие от азарта, как тонконогие гончие валы Оромэ – мы чувствовали добычу, хоть и не видели ее толком. Багряно-рыжие искры на черном бархате небес – это видение никогда не исчезнет из моей памяти. Звон мечей, соприкоснувшихся в воздухе, на мгновение или все-таки на век – этот звук никогда не станет тише. В тот миг мы стали единым целым, стали близки как никогда – и видит, Эру – не жалели о выборе ни мгновение! Час пробил, и отступникам нет пути назад.
Звеня доспехом, нолдо спускались с Туны, и что же дернуло меня тогда обернуться? Предчувствие, мысль или страх? Повернуть голову так незаметно, чтобы никто из сопровождающих и подумать не смел о малодушии третьего сына Феанора. Оглянуться. Чтобы увидеть серые глаза с непролитыми слезами, застывшими в них, как оказалось навсегда, мечущееся по ветру зарево рыжих волос, в которые я так любил зарываться лицом. Когда не боялся прослыть слюнтяем и мягкотелым мальчишкой, потому что никто не видел язвительного и гордого Тьелкормо таким – встревоженным, неловко пытающимся загладить вину, за острые слова. Не свои слова. Потому что не было тогда никого кроме нас. Как в той отчаянной фантазии - только звезды Варды мягким сиянием освещали бы террасу дворца, только соловей был бы свидетелем прощания сына и матери…
Стремительными шагами я мерил тогда мраморные плиты, вихрем проносясь мимо сладко пахнущих цветов, сжимал руки и взволнованно вглядывался в тяжелую темную тишину.
- Турко? – тихий шепот и время замерло мгновенно, как будто налетев на непробиваемую каменную стену. Все заготовленные слова вмиг разлетелись лепестками пепла в разные стороны – не мне должно быть здесь, в саду дома Махтана. Вдумчивый Нэльо или печальный Кано справились бы лучше. Смогу ли я, самый косноязычный из всех феанорионов, все объяснить должным образом?
- Сын? – Нэрданель подошла к застывшему отпрыску и коснулась плеча – не был похож на себя Охотник. Непривычно светлые для нолдо волосы потускнели, в запавших глазах горит обжигающее пламя, но отчего тогда на бледном лице волнение и затаенная тревога?
«Таким однажды Турко ворвался в покои матери, нещадно выдирая из золотистых волос ленты – редко Нэльо выходил из себя, но каждый раз больно ранил «виновника». Вот и сегодня, под молчаливое согласие Макалурэ, порой слишком далеко уходящего тропой мечтаний и музыки, не простив ему испорченного меча, старший брат сплел из обычно неукротимой кудели несколько косичек.
Но простить Тьелкормо ему не мог не насмешки, а нескончаемых слез унижения, пролитых в объятиях Нэрданэль, не мог простить Майтимо того, что он в который раз невольно отверг неловко предложенную ему дружбу».
Осторожно расплетая спутанные волосы, я сказала тогда много ласковых и успокаивающих слов, пыталась объяснить, что Нэльо вовсе не хотел тебя обидеть, хотя и сама не могла понять до конца, за что обычно самый сдержанный из братьев, так жестоко подшутил над самым младшим.
Позже, когда на свет появятся Курво и Морьо, ты и сам станешь старшим для них, намеренно бросая вызов Нэльо. Неугомонный, маленький, смертельно обиженный.
Что же тревожит тебя теперь, спустя столько лет?
- Мама, отец задумал… - голос прервался и Тьелкормо не смог выдавить больше ни звука – грядет разлука на века. А может и на все мыслимое, отпущенное Арде время. Что же тогда нужно говорить, прощаясь навсегда?
Нэрданэль молчала, но ее лицу было видно – догадывается дочь Махтана, на какой путь встали сыновья Феанора. И не в ее силах было убедить их отступить. Только по возможности принять и попытаться найти оправдание. По-матерински непонятно никому другому.
- Я… прости меня. – эльф опустил голову, опасаясь того отчуждения, что могло проступить на лице нолдиэ.
Женщина вздохнула и обняла напряженного сына, с неодолимой тоской понимая, что это, возможно, в последний раз. Турко, отчаянно всхлипнув, спрятал лицо в ее волосах, сжал в объятиях… и вздрогнул, мгновенно напрягаясь - над Тирионом разнеслось призывное и звонко-резкое пение рога.
- Пора – прошептал он и отодвинулся от Нэрданэль.
- Тебе надо идти. – едва слышно проговорила она в ответ, чувствуя, как сжимается в ужасном предчувствии сердце.
Короткий и почтительный поклон, настолько выверенный, что кажется холодным и нарочито отстраненным, и светловолосый нолдо устремился к приоткрытой калитке.
- Ты только береги себя, сыночек, - прошептала рыжеволосая эльфийка ему во след, не пытаясь сдерживать слезы. Но Туркофинвэ не обернулся и даже не подал вида, что расслышал слова матери.
/ Кто-нибудь из нас вернется, мам. Я попытаюсь.../
Только не было никогда такого прощания никогда – Нэрданэль сама ворвалась накануне во дворец и требовала, чтобы Феанор оставил ей хотя бы одного сына – горделивая орлица, яростно жаждущая сберечь свое потомство, не желающая ни в чем уступать своему супругу. Турко помнил, как встрепенулись Амбаруссы, через минуту сникшие под тяжелым взором отца и как мать, сдавленным голосом проговорила.
- Значит, ты ни одного не отдашь мне, Феанаро? Так знай – ни одного ты и не сбережешь!
И вот все то, что подарила нам судьба - короткая встреча взглядов в серых сумерках и молитвенно воздетые руки, невысказанная мольба голосом, который бы сорвался и изменил – Останься…
Она понимала все, гордая дочь нолдор, понимала, что ведет войско вперед не только Клятва, но и честь, желание отомстить за павшего Короля, долг… Но все-таки материнское сердце было сильней уговоров разума, да и кто бы смог бесстрастно отпустить собственных детей на верную смерть?! Она опомниться спустя мгновение, но воин, один из многих, шедших к Альквалондэ, уже отвернулся, переводя тяжелый взор на холку коня. Тьелкормо Туркофинвэ не мог оставить отца и братьев.
С тех пор змея отчаянья восемь раз обвила сердце рыжеволосой нолдиэ, и прикосновение каждой острой и холодной как лед чешуйки было болезненным и незатихающим. В первый раз смерть принесла на своих крылах нестерпимый жар, от которого мгновенно высохли слезы и стало невыносимо душно. Эльфийка, сызмальства привыкшая бывать в кузне отца, не могла найти себе места в пронизанном холодном бризом городе, чувствуя, что от малейшего прикосновения кожи к посторонним предметам те начинают плавиться. А потом на смену пришел сводящий с ума холод, волчье отчаяние и тошнотворно сладковатый привкус крови – Нэрданэль от накатившей слабости даже не смогла покинуть своих комнат, беззвучно и зло рыдая в прогорклом сумраке, пока Махтан не нашел ее в углу, сжавшуюся в комочек. Тогда нолдиэ умерла трижды. Чтобы потом проститься с жизнью под неумолимый рокот морских валов и свист прибоя, чувствуя, как в нежную кожу впиваются отточенные веками грани соленой каменной гальки. Боль раз за разом проходила все медленнее, отягощая статную осанку женщины таким искусным ожерельем, что так просто и не снимешь. Тонкие стальные нити превратно выплетали узоры, удерживая восемь разноцветных камней – алмаз, изумруд, нефрит, рубин, аметист, аквамарин, сапфир и бирюза. Обычно не терпящие малейшей толики соперничества драгоценности со странным великодушием терпели столь невыгодное для них соседство, гармонично сливаясь в единое целое. И видевшие это необычное украшение невольно понимали, что сподвигло Нэрданэль создать его, и кто, если можно так сказать – вдохновил…
Каждый раз, заходясь безмолвным плачем, она безуспешно пыталась вразумить себя и перестать проливать бессчетные слезы. Нолдиэ понимала, что ее страдания - лишь слабые отголоски тех, с которыми погибал каждый из столь необдуманно отпущенных ею. За Морем. В Серых Землях. В том Проклятом Краю, которому она отдала так много!
Хрустальная ваза со звоном разбилась об стену, а эльфийка как подрубленная упала на колени, закрывая лицо руками.
Ненавистный, но столь жадно любимый… Мэльдо, что же ты натворил?! Неужели судьба моя быть одинокой и забытой всеми на сияющем Амане? Что мне делать тут, если и ждать-то больше некого?!
Если бы можно было все вернуть…
Я бы не пустила.
Я бы сказала все то, что теперь терпеливо выслушивает ночь.
Я бы заставила Тебя дослушать меня в кои-то веки до конца!
…. Я никогда бы не сказала тех слов.
Лишь бы только не было этого бесконечного одиночества.
Когда совсем не останется сил, и почти сломленная женщина замрет под гнетом тоски – шевельнется внутри нее крошечная искорка надежды, напомнившая невесомое прикосновение или даже шепот.
- Мы обязательно вернемся к тебе, мэлль…
Холод все еще обжигает правую щеку, надо же, крохотная искорка жизни еще теплится внутри, с поразительным упорством не желая гаснуть. Ее слишком мало, чтобы спасти, но вполне достаточно, чтобы позволить себе вспоминать.
Чтобы отвлечься от полного отчаяния голоса младшего брата, бессмысленно отчаянно зовущего меня назад, чтобы не думать, что мой путь все-таки прервался, чтобы не чувствовать на щеках дыхание Мандоса, мне нужно так мало.
Например, теплые руки и неизменно мягкая ткань домашнего платья, в которым мама умудрялась выглядеть настоящей королевой. Или тихий укоряющий голос, когда в своих играх мы зайдем слишком далеко. А может звонкий смех, когда отец, волоча меня и Хуана за шкирки возмущенно демонстрировал изгвазданную красками тунику? Все это доказательства, что Тьелкормо Туркафинвэ когда-то жил, бесценное осознание того, что кому-то в этом мире я был кому-то нужен. И можно было ворваться в любой миг в солнечную комнату, зная, что тебя выслушают, подскажут, посочувствуют. И нежное прикосновение излечит любую печаль и прогонит боль. Когда никому и ничего не надо было доказывать.
Мы, потомки Первого Дома, не умеем любить друг друга постоянно и равномерно, как горит огонь в камине, мы сначала бьем, потом просим прощения. Обжигаем, потом мягко касаемся. Бросаем, и лишь потом сожалеем. Когда слишком поздно. Когда уже не вернуться, потому что никто не ждет.
Тогда это было возможно. Теперь лишь я это ценю...